«Манхеттен-экспресс». Час ночи. Публика нетерпеливо ждет «Наутилус-Помпилиус». Две минуты второго. К микрофону садится какой-то совершенно бритый, как коленка, мужик и с листа начинает петь, что ему нравились какие-то крылья, которые она зачем-то отрезала. Проходит еще полминуты, и до меня начинает медленно, но верно доходить, что это сам Бутусов. Но…зачем он побрился?! И тут, как поется в одной рекламе, СЛУЧИЛОСЬ СТРАШНОЕ — Вячеслав забыл слова «Зверя». Народ понимающе загудел, а когда Бутусов вместо второго куплета «Казановы» пропел:»Тра-ля-ля», зал разродился одобрительным гулом — с кем не бывает! На Солнце тоже есть пятна, тем более после второго концерта… А я все стояла и думала: «Ну зачем он побрился?!»

— Вячеслав, почему вы решили побриться?

— Я считаю, что для этого больше веских причин, чем для того, чтобы отращивать длинные волосы. Во-первых: в оздоровительном порядке — лето все-таки, а у нас в Питере тоже сейчас очень жарко. Во-вторых: я не задумываюсь над тем, что я собираюсь сделать. Я просто чувствую какое-то внутреннее влечение, желание. Я человек настроения.

— А в 17 — 18 лет вы часто ставили подобные «эксперименты»?

— Нет, не часто, перед лагерями класса до 8-го. Я не считаю это экспериментом. Это вполне проверенный вариант, во всех отношениях.

— Какие воспоминания остались у вас от школы?

— Честно говоря, весьма печальные, серообразные. Вообще-то я учился в трех школах, в разных городах. Основное впечатление от школы в Красноярске, где я 15 лет прожил и проучился до восьмого класса. Это была типичная полухулиганская школа, не специализированная, ничего особенного там не происходило.

— Вы были заводилой или же «посторонним наблюдателем»?

— Я всегда был козлом отпущения, потому что выполнял различные общественные поручения. А поскольку у меня была художественная специализированная школа до 4-го класса, то я, естественно, был в редколлегии. Автоматически. У меня вообще никогда не было предвзятости разрабатывать какие-то идеи, вести народ за собой.

— Можете рассказать о своей первой любви?

— Я бы сказал, что это не первая любовь, а влюбленность детская.  Каждый в жизни всегда выбирает себе объект внимания, не задаваясь какими-то вопросами — почему, по каким критериям ты выбираешь. И потом, насколько я помню, в школе к этому был очень циничный подход: разбирались кандидатуры автогенным образом. По идее, у человека это должно начинаться с подсознательного ощущения того, что ты живешь в обществе. То есть видишь, что есть люди темпераментные, есть не очень. Одни друг с другом уживаются, другие — нет. Я думаю, что какие-то чувства начинаются еще в детском саду. Я вот отчетливо помню, что у меня что-то подобное было в пионерлагере. Я не могу сказать, насколько это было серьезно. Это болезнь была, игра. Мы все играли во взрослых. Часов в 11 ночи, когда вожатые уходили пить портвейн и успокаивались, мы сидели и обсуждали, кому какая кандидатура больше подходит, чуть ли не голосованием.

— Какие качества вы цените в женщинах?

— В первую очередь женщина должна быть отзывчивой, точно так же как мужчина должен быть благодарным. А если какие-то дркгие критерии рассматривать… Лично мне нравятся женщины скромные, не вызывающие, без размахивания руками, без хлопания ресницами. Я вообще человек, предрасположенный к покою, равновесию, поэтому меня устраивает такой вариант женщин — спокойных, уравновешенных, не трещеток.

— Одна из самых загадочных и романтичных песен раннего «Нау…» — «Князь Тишины». Откуда сюжет и почему вы ее вообще не исполняете?

— У нас много песен, которые мы давно не исполняем. Во-первых: время прошло. Во-вторых: существуют обстоятельства, связанные с работой, мы не можем постоянно петь одно и то же. Мы вынуждены выбирать, что мы можем в данном составе конкретно исполнять, что нам проще, чтобы это было безболезненно и приносило моральное удовлетворение. А сюжет «Князя» — это стихотворение Андре Аги в переводе Мартынова. В застойные времена был выпущен такой сборник «Антология зарубежной поэзии ХVIII — XIX веков», и мы там ее откопали. Не могу сказать, что это целенаправленный был поиск. Я в тот момент читал ВСЕ подряд, не разбираясь, а то, что понравилось, — выбирал. На тот период мы, не надеясь на собственные силы, экспериментировали с различными текстами, неизвестными широкому кругу слушателей. Для нас было наглостью писать свои собственные тексты, поэтому мы автоматически экспериментировали над чужими. Начинали именно с этого.

— Вы заканчивали архитектурный институт. Почему именно на него пал ваш выбор?

— Меня родители с 4-го класса отдали в худ.школу. Родители — люди, с одной стороны, переживающие за ребенка, а с другой — думают, как бы быстрее и попроще решить проблему устройства ребенка. Они видят, что ребенок рисует, значит, он должен рисовать. В нашей семье есть такая легенда: дедушка завещал моему папе следующую вещь — он должен стать строителеи, его преемники должны стать архитекторами независимо от того, кто это — девочка или мальчик, а вот внуки его должны стать дипломатами почему-то. Никакой связи я в этом не вижу, но какая-то глубинная мысль у дедушки была. Папа меня буквально за шкирку привез в Свердловск, чтобы я поступал в архитектурный институт. 10-й класс я заканчивал в Сургуте, и он меня оттуда привез в Свердловск. Выбрали мы почему-то градостроительство. И папа и я очень плохо себе представляли, что такое градостроительство. Это очень романтично выглядит, на самом деле это достаточно занудно, если не быть до конца влюбленным.А поступал в архитектурный потому, что сдавал я только рисунок и черчение, а поскольку у меня был очень высокий балл, по сути дела, меня взяли без экзаменов. Логика какая-то присутствовала. Я поступил и не жалею, потому что на данном этапе это были самые замечательные годы в моей жизни. Вообще я считаю, что жизнь в отрыве от родителей приносит большую пользу.

— Как у вас произошел такой скачок — от архитектуры к рок-музыке?

— Я в таких случаях цитирую Ле Корбюзье: «Архитектура — это застывшая музыка». У нас был лозунг: «Советская архитектура — это застывшая советская музыка». Мы и к тому и к другому относились достаточно по-панибратски. То есть когда живешь внутри какого-нибудь явления, то всегда относишься с меньшим пафосом, чем люди, наблюдающие это со стороны. Я могу сказать, что в то время было совершенно нормальным явлением: все играли на гитарах, пели. Начиналось все с художественной самодеятельности и заканчивалось совершенно жуткими попойками, и все это сопровождалось исполнением любых музыкальных номеров. Так что для нас это было естественно.

— Ваши ранние работы отличаются этакой революционно-политической направленностью, а последние носят отпечаток романтичности, спокойствия, затрагиваются религиозные темы. С чем это связано?

— Я считаю, что все проявления революционности — это временное явление, возрастное. Так же как дети маленькие любят все ломать, поджигать, производить громкие звуки. Проявление революционности для нормального, психически здорового человека я считаю своевременными и естественными до 18 лет. Шкала ценностей с возрастом меняется. И мне совсем другие мысли в голову приходили. Человек успокаивается, задумывается — на чем имеет смысл обламывать зубы, а на чем — нет. Кроме того, повышается уровень ответственности по отношению к родителям, к тому, что заводятся семьи, дети. Я с удовольствием вспоминаю тот период безалаберности и безответственности, он ни к чему не обязывал. Такая псевдосвобода.

— Вы сейчас обосновались в Питере, Могилевский — все еще в Свердловске. Не тяжело «сыгрываться»?

— Очень тяжело. В плане организационном у нас очень большие проблемы: передвижение, собирание на репетиции, на записи, на гастроли. Помимо других проблем, еще и финансовые возникают. Кроме Леши, у нас еще Коля Петров, гитарист, оттуда. Но когда у людей есть желание что-то делать, проблемы преодолеваются легче.

— Почему вы уехали из Свердловска, обосновавшись в Питере?

— Я вынужден был занимать позицию космополита, потому что родился я в Красноярске, о чем почему-то забывается. Свердловск я считаю вотчиной своей музыкальной деятельности и с благодарностью вспоминаю студенческие годы. Кроме того, папа у меня — строитель транспортный, и нам приходилось переезжать с одного места на другое. Для меня не было проблемой покинуть Свердловск, для меня это был определенный этап переезда. Перед тем как переехать в Питер, я не ожидал, что я там так задержусь, я примерно год просидел в Москве в разных ипостасях, но поскольку я пассивынй, но белый и положительный фаталист, то я спокойно отношусь к таким вещам — раз так произошло, значит, так надо. Я благосклонно отношусь к своей судьбе.

— С «Титаником» вы уже распрощались. Что будет дальше?

— Для любого человека, который занимается творческой деятельностью, — это святое. Когда начинаешь какую-то новую работу — и адреналин в крови, и какое-то возбуждение, и жить хочется, и все здорово, и преград никаких! Этот период, рабочий, я считаю самым ценным в нашем коллективе. Мы очень любим нашу работу и мы сейчас готовим новый альбом. Очень много песен. Мы не концептуалисты, но работаем по принципу градостроительства — из того материала, что есть, выстраиваем необходимое. Мы сейчас заканчиваем подготовку всего материала, а потом из этого мы будем разыгрывать. Поначалу, когда начинаешь работать, кажется, что все идеи хороши. А потом идет фильтрация материала. Так что сейчас у нас самый счастливый период в жизни. Гле-то в сентябре выйдет новый альбом. Естественно, чуть пораньше выйдет сингл, который каким-то образом оповестит, что работа велась.

ДАРЬЯ КУРЮМОВА